27 мая на XX Международном фестивале «Радуга» была представлена постановка «Сад» Театра кукол республики Карелия. Режиссер Александр Янушкевич увидел пьесу Чехова сквозь призму фарса: комедийное начало культового произведения заострённо до предела. Артисты облачены в маски и существуют по законам театра кукол, представляя собой карикатуры на людей. «Сад» был номинирован на «Золотую маску» в 3 номинациях категории «Куклы»: «Работа режиссера», «Работа художника», «Работа актёра». Постановка размышляет о сложностях человеческой коммуникации, игровом начале жизни и вечной тоске человека по гармонии.
Картонный дом Раневской, величиной с человека, – своеобразная ширма кукловода. Только в данной постановке куклами предстают сами актеры. Все они носят маски, обезображивающие внешность, и напоминают омертвевших людей. Им словно приживили другую кожу – собственное тело тщательно скрыто под одеждой и перчатками. Этот прием позволяет заострить тему постепенного умирания человека. Каждый человек изначально смертен и носит свой скелет. Борьба жизни и смерти – основная коллизия человеческого существования.
Так вот, на картонном доме есть квадратные прорези, в которых периодически появляются лица героев. Человек становится частью дома, растворяется в нем. Главным героем спектакля оказывается райский оазис жизни героев, волей судьбы и благодаря человеческой беспомощности навеки утерянный.
Художник Татьяна Нерсисян нарисовала кубическое, абстрактное пространство с резкими линиями — четко-сконструированный мир, в котором все идет по установленному порядку. На сцене не так много объектов, но все они обладают многозначной функциональностью. Так на бильярдных шарах написана дата торгов – 22 июня, час икс для героев. Звук срубаемых деревьев будут имитировать резко сдвигаемые Яшей кубы-чемоданы уезжающих героев. Черный крест-дерево с множеством квадратных коробочек окажется прошлым героев, с которым они вынуждены прощаться.
Изысканный вкус художника спектакля распространился и на прически героев. Каждая — самобытна: Петя Трофимов – с длинными волосами, как и положено свободному художнику, волосы Вари сдержанно собраны в пучок, Шарлотта вообще постоянно меняет личины. Все артисты поставлены перед непростой задачей – использовать способ существования театра кукол, а так же вскрыть чеховскую поэтику с помощью предельно фарсового восприятия материала. В итоге, артисты, играя комедию, непроизвольно подчеркивают трагедию чеховских персонажей, у которых слова противостоят делу.
Кукольность поведения артистов накладывает соответствующие отпечатки на характер чеховских героев: они оказываются абсолютно сосредоточенными на себе. Каждый из героев пребывает в своем умонастроении и не может выйти за границы своих переживаний и принять позицию другого человека.
Самобичующийся Лопахин стремится выдернуть героев из неспешного восприятия мира, наделить их своей обеспокоенностью, но не может этого сделать, как человек, исповедующий другую правду. Так же никто не понимает нарочито-трагедийных переживаний Раневской. Каждый герой раскрывается с помощью одной яркой детали: чувственная Раневская, ищущая любви как с Лопахиным, так и Трофимовым, увлекающаяся идеями Аня, легкомысленная Дуняша, всегда суетливый Симеонов-Пищик искаженно однотипны. Каждый сросся со своей маской. Все они замкнуты на собственным мире и, несмотря на кажущуюся близость, находятся далеко друг от друга. Они не слышат друг друга, всегда оставаясь наедине со своими мыслями.
Как это ни парадоксально, благодаря эластичному материалу маски, рождается определенный психологизм характеров героев. Артистам удается выйти за пределы острохарактерности и добавить индивидуальные черты образам. Сквозь маску просвечивает актерская самобытность и сиюминутность реакции. В те эпизоды где наличие маски утрированно-комично – как в поиске соринки в глазе Гаева, так и путанице с масками Трофимова и Ани, придавшихся поцелую, так и растроению личности Шарлотты, — артистам удается сыронизировать над жанром и показать свой личный взгляд на ситуацию.
Художник по свету Дмитрий Бабкин — полноценный соавтор спектакля. Световые решения не просто задают нужный тон постановки, но и акцентируют важные смысловые моменты. Например, выделяют, словно портреты, лица людей, прицельно внимательно относясь к личности. В важные сюжетные эпизоды, такие как финальный монолог Лопахина, свет, напротив, не используется, словно затем, чтобы ничего не мешало восприятию текста. В сцене свидания Пети и Ани световое пятно постепенно иссякает, словно подталкивая героев навстречу друг другу. Эта игра света наполняет юмором постановку и делает его смыслообразующим началом.
Основные цвета спектакля – мрачный черный и холодный синий. Лишь в финальном монологе Раневской зажигается яркий красный свет, рисуя пламенное переживание героини и чувства от расставания с домом.
Хореография Александра Козина доказала, что движение сюжета возможно с помощью танца. В сцене бала это представлено особенно ярко: герои играют на струнах своей души, мелодично отдаваясь трагическому порыву. Фокусы Шарлотты наполняют метафизической пустотой сердца ожидающих неминуемой гибели героев.
С особым юмором выписаны образы внесюжетных героев – ярославской бабушки в кокошнике, любовника-вакха Раневской, бородача Дериганова, мистического призрака матери Раневской. Прохожий — потусторонний человек, опустившийся ниже разумных границ, поэтому вызывающий такой ужас у окружающих. Призрак матери вбирает в себя образ смерти: именно она остается наедине с Фирсом в его последнюю минуту. Интересно обыгрывается фраза Фирса – «Эх ты… недотёпа!», которую он обращает к себе, потому что не догадался ранее поцеловать соблазнительную девушку-смерть. После поцелуя они снимают маски, обнажая, наконец, свои лица. К такому совместному очищению и стремится режиссер спектакля. Стирание условностей восприятия пьесы и героев, работа в новой эстетике, бескомпромиссный разговор со зрителем – особый путь откровенности, который пытается спровоцировать человека сбросить маски и стать самим собой именно сейчас, а не на пороге смерти.
Автор: Елизавета Ронгинская
